Добровинский: адвокат и коллекционер в одной шкатулке
Александр Добровинский не только адвокат, который разводит самые скандальные пары, когда они не могут поделить имущество, но и заядлый коллекционер. В его собрании хранится 40 тысяч вещей и вещиц, занимающих квартиру, дачу и офис адвокатской коллегии в Москве.
«Русская Рулетка» встретилась с Александром Андреевичем в лондонском отеле Four Seasons во время аукциона Christie’s, где он охотился за часами Черчилля. В перерывах между ставками (Александр Андреевич делал их по телефону) мы поговорили о развитии некоторых из его коллекций, страстях и уроках коллекционера и о том, что нужно коллекционировать прямо сейчас.
Александр Андреевич, откуда эта страсть к коллекционированию?
Я из семьи потомственных коллекционеров, у меня все всегда собирали. Бабушки — в основном бриллианты. (Смеется.) Мужчины — от живописи до старинного оружия. Помню тот ужас, который испытывал в детстве, когда спал под огромнейшим полотном каких-то голландцев. Это была батальная сцена длиной три метра в огромной раме, и я боялся, что она на меня упадет. Однажды, когда родители уехали, а ко мне в гости пришла фея, эта штука упала на нее. Я поклялся, что если буду собирать, то точно не батальные сцены.
Что же стало вашей первой страстью?
В середине 1970-х в Индокитае я наткнулся на нефритовую опиумную трубку, отделанную серебром. Оказалось, что китайцы, любители опиума, были совершенно равнодушны к красоте трубки. А вот европейские офицеры, эстеты, начали заказывать у местных ювелиров трубки на свой вкус. Я стал искать, но мне указали пальцем на Европу, где я нашел нескольких потомков тех самых офицеров и за три года собрал около 1200 трубок. Развесил по дому. Все интересовались, что это такое красивое висит, особенно дамы. Но больше ничего серьезного я найти не мог. Лет через десять звонит приятель и говорит: «Ты видел фильм «Однажды в Америке», который только что вышел? Там герой курит трубку, как у тебя». Почти сразу после выхода фильма мне предложили коллекцию продать. Я согласился. Она была сметена, и с тех пор пошла мода на опиумные трубки.
Photo: Anton Phatianov, www.onanton.com
Почему согласились продать?
Понял одну важную вещь: все коллекции живые, и коллекционер может от них устать. Это бывает, когда почти невозможно найти что-то новое, когда появляется много подделок, когда увлекает что-то другое. Сложилось все, и в начале 1980-х я сосредоточился на русской милитаристике конца XIX- начала XX века. Дело в том, что именно тогда белогвардейцы начали потихоньку уходить из этого мира. Их дети мало интересовались наследием родителей и относили на рынки эполеты и полковые знаки Российской империи. Подстегивало то, что каждый полк имел свой знак. Их делали из бронзы и дарили солдатам. Себе же офицеры заказывали из серебра, золота с эмалью, у Фаберже или где-то еще. Я хотел собрать знаки всех полков. Собрал. И вот мне позвонили и сказали, что несколько коллекций есть в Израиле. В Израиле?! Я полетел, спросил у них откуда. Сказали: «От отца». После четвертой семьи меня осенило: отцы — чекисты, которые при аресте царских офицеров приходили с обыском! Они были ремесленниками, которые хорошо разбирались в том, сколько дают за вещицу, которую можно положить в карман. И я стал искать детей чекистов.
Вы это серьезно говорите?
Абсолютно. Коллекция прекрасно жила, в ней было 3500 предметов, но в перестройку начался тихий ужас. Аферисты начали работать лучше, чем ювелиры в царской России! Инструменты лучше, эмаль лучше, и к 1994 году я столкнулся с трагедией для коллекционера: перестал отличать натуральные вещи от фуфла. Когда же один товарищ предложил мне бизнес — он будет делать вещи, а я буду их продавать, как из своей коллекции, — я понял, что это собрание больше не для меня.
Откуда вы знаете, что будет расти в цене, а что нет? Эполеты же — не голландцы!
Существует два вида коллекционеров. Одни собирают ушами: слышат, что Пикассо дорожает, что Дейнека — это «неубиенная карта», и покупают имена. А есть другие, которые собирают глазами или сердцем. Я всегда собирал глазами и сердцем. Так получалось, что я собирал то, что никого не интересовало. Но до поры до времени… Сейчас, когда я собрал более 20 коллекций уникальных вещей, и все это хозяйство застраховано на 150 млн долларов, я понял, что за мной следят, потому что меня обычно интересует то, что скоро будет в цене. И я вынужден прятаться, молчать, держать свои увлечения в тайне. При том, что лучшая награда для коллекционера — показать свое собрание людям. А если к вам обратился музей высокого уровня — совсем сказка!
К вам обращались?
Конечно! Мою коллекцию советского фарфора показывали в Пушкинском музее. Она заняла пять залов.
Пять залов?!
В 90-е я ходил по комиссионным магазинам, покупал все, что нравилось. Страна устала от СССР. Фарфор, советское искусство — какой моветон! Никого это не интересовало, кроме парочки иностранцев и меня: я не прожил в СССР ту эпоху, которая могла бы меня отвратить от советского искусства. Я видел скорее его анекдотичность, но не мещанство. Я зашел в антикварную лавку купить сувенир по пути в гости. Ну и купил статуэтку за доллар. Принес домой, посмотрел, взял коньяк раз в 1000 дороже, а статуэтку оставил себе. Утром начал искать еще. Тогда самая дорогая вещь стоила 200 долларов, но это была наглость совершеннейшая, и ее могли позволить себе только люди, которые знали, что я приехал из Женевы. Они думали, что если я из Женевы, то уж точно банкир! Мне нравились эти вещи, и очень быстро коллекция начала принимать гротескный размер. Сегодня — это 4000 единиц. В 1996 году я пригласил в гости Ирину Антонову, директора Пушкинского музея, которая сказала: «Давайте сделаем выставку». Фарфор два месяца упаковывали пять студентов, каждый пальчик надо было обвязывать. Когда коллекция уехала в музей, я не мог спать дома, мне ее не хватало.
Вам не хватало четырех тысяч вещей? Как это и зачем столько?
Дело в том, что коллекционирование держится на трех китах. Инстинкт охотника: найти, купить, приобрести, схватить, поменять, отнять, украсть. Инстинкт исследователя: что ты купил? Что достал? А провенанс? Через чьи руки это прошло? Что связано с этой вещью? Кто автор? Где сделали? Почему? И, наконец, третий инстинкт, который я обожаю и ради которого многие из нас коллекционируют, инстинкт «похвальбушника». Объясню: мой друг детства Петр Авен тоже коллекционер. Время от времени у нас с ним идут соревновательные процессы. Мы живем в одном доме, я звоню и говорю: «Петя, зайди». Петя приходит, смотрит на мою находку и замечает: «Я должен твою рожу сфотографировать, потому что она расплывается от самодовольства». Но когда он достает что-то интересное, то делает то же самое со мной. Разделить с ближним страсть к коллекционированию, показать, что ты купил, увидеть горящий глаз — это счастье. При этом я-то знаю его давно, и он может сказать что-нибудь типа: «Ну и дрянь, продай».
Продаете?
Коллекционер покупает предметы не только для себя. Он знает сумасшедших, с которыми можно поменяться. Стенка на стенку, например. Я считаю, что 1950-е в советском фарфоре недооценены. Если увидите что-то ценное, надо хватать и бежать, потому что сегодня это стоит 40 тысяч, а завтра 50! С ценами произошла забавная история. В 1995 году я сидел на аукционе «Альфа-Арт». Со мной был коллекционер, петербуржец, Соломон Абрамович Шустер, он меня немного учил уму-разуму. Продавалась статуэтка работы Данько — это столп советской фарфористики. Соломон Абрамович сказал: «Сашенька, возьмите». В этот момент статуэтка подскочила до 3000 долларов. А есть такое существо, которое живет у каждого коллекционера, называется «жаба». Она выползла и начала меня душить: «Я за двести покупаю коллекции! Какие три тысячи?!» И не купил. Прошло десять лет, вижу статуэтку снова. Участвую в аукционе. Полторы минуты — ставка 150 000! Тут же — 200 000! 250 000! Я вышел. На 400 000 вернулся обратно. На 425 000 вышел. 450 000! Продано. Не мне. Приблизительно такой разбег цен теперь встречается в советском фарфоре. Или вот статуэтка Ахматовой, купил в 1994 году за 1200 долларов. У самой Ахматовой она была битая. Пару лет назад Авен предложил мне за нее 100 000. Был осмеян, освистан, и я на него натравил собаку — йоркширского терьера. Эти вещи считались диким мещанством в начале 90-х, а сегодня попробуйте найти…
Правда, что вам из-за вашей страсти к коллекционированию пришло письмо от президента Италии?
Да, он наградил меня высшим орденом Италии за открытие в культурологии XX века. Дело в том, что совершенно случайно я открыл новый пласт — агитлак. От слов «агитировать» и «лак». Однажды в Милане я наткнулся на шкатулку, в которой узнавался Палех. На ней была изображена икона, но не икона. Я никак не мог понять, что это такое. Сюжет Благовещения, но вместо привычных персонажей — медсестра и красноармеец. Купил я ее за 180 евро и принес в Музей прикладного искусства в Москве. Выяснилась, что палешане, которые более двухсот лет только и занимались тем, что писали иконы-миниатюры, ничего не умели, кроме как писать иконы. Когда пришла революция, и производство икон рухнуло, они запили. Однажды к ним приехал комиссар Каменский, и местные предложили ему написать портрет, а он увидел в этом бизнес и предложил план: «Вы рисуете сцены из советской жизни (красные иконы), а я покупаю все. Напишите, например, житие Троцкого». «А каноны какие?» — спрашивают богомазы. «Нет канонов, пишите, как умеете, только сюжеты революционные, коммунистические», — говорит Каменский. И вот с 1924 по 1937 год жители Палеха писали иконы на советские сюжеты. Вместо входа Христа в Иерусалим — въезд Ленина в Петроград. Было и «Явление Зиновьева народу». Есть шкатулка, которая меня безумно умиляет. На ней написано «СовеЦкие пчелки коммуны трудовой». Нарисованы женщины в платьях до колен. «Кто же такие пчелки?» — подумал я. Поднял литературу. Выяснилось — девушки легкого поведения. При НЭПе — вполне трудовые резервы. Начал приглядываться и обнаружил, что на их хоругвях написано: «Да здравствует свободный труд пчел, встретим 1-е мая ударными достижениями!» Это 1924 год.
Совецкие люди украшали этим дом?!
Нет, все шло на экспорт. Молодая Советская Россия говорила миру: «Посмотрите, богомазы из деревни переродились». Так продолжалось до 15 января 1937 года, когда в газете «Правда» вышла статья о том, что нельзя позорить самое святое, что есть в СССР, и рисовать его так, будто это иконы: Ленин с тонкими пальцами, Сталин с тонкими ножками, и все с изможденными ликами. К ноябрю 1937 года в деревне не осталось художников. За 13 лет они создали 20 тысяч предметов, и никто у нас ими не интересовался. За три года я собрал около трех тысяч. Это открытие подтолкнуло меня к созданию книги об агитлаке. Я также выставлял свою коллекцию во Флоренции и других городах Италии. Так и получил от итальянского правительства орден. Теперь коллекция путешествует по странам и городам. Надо ли говорить, что цены на агитлак стали совсем другие. Это, кстати, моя любимая коллекция.
Где вы все это храните?
В офисе, дома и на даче. От вещей в офисе даже есть практическая польза. Смотрите, к адвокату всегда приходят в ситуации стресса. Не было у меня никогда, чтобы счастливый человек пришел и сказал: «Александр Андреевич, возьмите деньги, мне так хорошо!» Приходят за два дня до ареста или когда совершенно жуткий развод — отнимают детей, заводы, и еще неизвестно, что хуже. Поэтому я для себя придумал, что если у меня будет серьезный адвокатский кабинет с вышколенными людьми, то стресс у клиента будет еще больше, и обзавелся такими вещами, которые этот стресс рассеивают. Женщин чарует коллекция эротики. Там серьезные вещи от Сомова до Кустодиева. Мужчины смотрят милитаристику. Устанавливается контакт с клиентом. В кабинете у меня лежит ковер с Лениным. Дивный вид: молодежь идет спокойно, вытирая ноги, а люди постарше обходят боком. В коллекции всего двадцать ковров.
Агитлак: В светлое советское будущее
Вы еще и ковры собираете! Это самый крупный предмет в вашей коллекции?
По размеру? Нет. Самый крупный — дача Любови Орловой.
А дача что у вас делает?
Позвонил внук ее мужа Григория Александрова и предложил выкупить архив Орловой и Александрова вместе с дачей. За 30 тысяч долларов! Купил, просмотрел и понял, что не вправе удерживать у себя эти 30 тысяч фотографий и писем, которые раскрывают их жизнь и отношения с другими людьми, такими, как Эйзенштейн, Кокто, Сталин. Или фото Орловой-брюнетки. Не забывайте, что это Александров повлиял на то, что Любовь Петровна стала блондинкой, потому что в свое время был влюблен в Марлен Дитрих. В скором времени выйдет трехтомник о жизни этих замечательных талантливых людей, над которым более двух лет трудится целая команда профессионалов.
Александр Андреевич, вам звонят постоянно, прерывают, вы уже минут двадцать гоняетесь по телефону за часами. Они к какой коллекции будут относиться?
Меморабилии! (Откладывая телефон.) Я собираю вещи, которые принадлежали знаменитым людям. У меня уже есть кабинет Ворошилова: диван, два поставца, шкафчик, письменный стол с потайным ящиком для пистолета. На диване очень неудобно сидеть, и совершенно замечательно сказала моя помощница: «Разве люди, которые приходили к Ворошилову, должны были удобно сидеть? Они должны были бояться!» Есть два кресла из ставки Генштаба, на них, очевидно, каким-то местом сидел сам Иосиф Виссарионович. Еще одна анекдотичная вещь Сталина — деревянная ступа на нефритовых ножках. Это подарок. Когда красный Китай захватывал Тибет, тибетцы во главе с Далай-ламой пытались Сталина ублажить, чтобы тот Мао Цзэдуну сказал «цыц», и подарили ступу. Сталин выбросил ее в музей подарков Сталину. Когда историю переписывали, вещи из музея взяли работники. У них я ступу и купил. Ну и по мелочи: часы из кабинета Ворошилова, чернильница Сталина, с которой он сфотографирован везде, его пресс-папье, мундштук, гольф-клюшка Черчилля. Вот еще история была: я принимал участие в торгах украшений леди Уоллис Симпсон и герцога Виндзорского, бывшего короля Великобритании Эдуарда VIII. Продавали пантеру, сделанную для нее Картье. Ушла за 6 млн долларов. В зале шум, аплодисменты, всем интересно, кто купил, а аукционист гонит следующий лот. И тут я понял, что вот оно, мое — карманные часы Картье, которые леди Симпсон подарила мужу через пару месяцев после его отречения от престола. На них надпись: «Нет прощения тому, кто пошел в неправильном направлении». Под шумок я их схватил за 50 тысяч долларов и убежал. На следующий день мне позвонили из аукционного дома и предложили продать. Назвали астрономическую цену, но я не сдался. Зато теперь уверен в их подлинности. Эта коллекция сложная: нельзя купить что-то, пока на сто процентов не уверен в провенансе.
Как ваша жена ко всему этому относится?
Время от времени у меня шли дискуссии с любимой, которая говорила, что если бы мы не тратили деньги вот на это на все, то, наверное, у нас были бы какие-нибудь нефтяные вышки, прииски и так далее. На что я всегда отвечал: «Пришли гости. И о чем я должен с ними говорить? Сколько стоит баррель? Или труд рабочих в Сибири?» Насколько приятнее говорить об искусстве, доказывать, спорить, любить, собирать. Теперь у меня собирает вся семья. И даже собака. Недавно я нашел под кроватью ее коллекцию косточек.
