Век русского аристократа: встречи с бароном фон Фальц-Фейном

В жизни, на полном лету, раскрылась с треском боковая дверь и ворвался рев черной вечности, заглушив захлестом ветра крик одинокой гибели.

Владимир Набоков, кузен барона фон Фальц-Фейна

В субботу утром, 17 ноября 2018 года, на вилле «Аскания-Нова» в Вадуце на улице князя Франца-Иосифа произошел пожар. Пожарный расчет оказался на месте сразу после сообщения о возгорании, огонь был немедленно потушен… было найдено тело погибшего, которым оказался хозяин виллы – барон Эдуард фон Фальц-Фейн… в полном одиночестве… на 107-м году жизни…»

Когда я читала это сообщение в швейцарском выпуске новостей, глаза застилали слезы: так страшно и жестоко закончилась жизнь человека легендарного, замечательного русского патриота, мецената, общественного деятеля, спортсмена, журналиста, кавалера бесчисленных орденов, большого друга России. Не решаюсь перечислить на одном дыхании, кем еще он был, но позволю себе поделиться воспоминаниями об этом невероятном человеке, которого мне довелось хорошо знать и дружба с которым имела для меня огромное значение.

Иногда мы созванивались, барону было интересно знать о моем предке, историке Михаиле Михайловиче Щербатове, не боявшемся вступать в споры с Екатериной Великой, при дворе которой он был действительным тайным советником, сенатором и президентом Камер-коллегии. Эдуард Александрович разыскал и прислал мне репринтное издание «Истории Российской от древнейших времен» (написанной Щербатовым) – русская история была его коньком. Мне же было лестно узнать, что Эдуард Александрович с уважением относился к моему предку, убежденному защитнику дворянства. Мои семейные истории были важны для барона еще и потому, что эти знания помогали ему искать материалы и реликвии для музея Екатерины Великой в ее родном городе Цербсте, где на свои средства он установил бронзовую статую императрицы.

“СВОБОДНОЕ владение ШЕСТЬЮ ЯЗЫКАМИ ПОЗВОЛЯЛО ему быть В ГУЩЕ ВСЕХ СОБЫТИЙ и ЗНАТЬ ВСЕХ не понаслышке.”

Сам же Барон был истинной звездой приемов в посольстве России в Берне, одаривал комплиментами присутствующих, шутил и с интересом слушал. Свободное владение шестью языками позволяло ему быть в гуще всех событий и знать всех не понаслышке. Не было темы, не интересовавшей его. Не было человека, которого бы он не знал. Так же без обиды, но с тонкой иронией, он умел общаться с людьми, алчущими славы или корысти. Умел поставить на место. Говорил, что ему не нужно соблюдать протокольный политес: «Зачем мне это? Я же не дипломат!» Тех же, кого любил или выделял, представлял друг другу открыто и щедро, по-доброму архаично, после чего незнакомые люди вступали в беседу без всякой неловкости. В умении быть увлекательным рассказчиком ему не было равных.

Во время одной из встреч в посольстве к нам подошел молодой человек, которого он радостно поприветствовал и представил по-немецки, отчеканив: «Познакомьтесь, правнук (!) Александра Второго, племянник последнего русского императора Николая, светлейший князь Георгий Александрович Юрьевский».

Вспоминаю с улыбкой, как насмешила их обоих, спросив с удивлением:

– Правнук императора Александра Второго? Но ведь вы так молоды, Георгий Александрович, как же так?

– Все очень просто: я родился, когда моему отцу был 61 год! Как жаль, что я так и не выучил русский язык, – улыбнулся в ответ князь.

– Если бы вы знали русский, сейчас уже судились бы с очередной писательницей, которая создала псевдоисторический шедевр о вашей семье. Не представляете, сколько издается чепухи об Александре Втором, – пошутил барон.

– Отнюдь! Представляю и очень хорошо, мне кратко переводят некоторые книги, и должен признаться, что читать их невозможно. В основном – ерунда и выдумки… Да, к сожалению, я не знаю русского.

– Ну, это поправимо, язык надо учить с хорошим учителем. Я хотел сказать – с учительницей! – с наигранной серьезностью резюмировал Фальц-Фейн, глядя на меня.

Посерьезнев, Эдуард Александрович поведал историю, как его предки в 1856 году встречали императора Александра II в их родовом имении «Аскания-Нова» (Таврия, современная Украина). Шел последний этап Крымской войны, не хватало лошадей. По просьбе императора предок барона передал своих в распоряжение императорской армии. Ответное же предложение императора выслать счет за убитых лошадей было категорически отклонено: «Ваше Величество, ведь я совсем недавно стал вашим подданным, как же я могу требовать что-то от моего Государя?»

Дело в том, что первые представители немецкой династии Фальц-Фейнов прибыли в Россию по указу императрицы Екатерины II 1763 года о заселении колонистами из европейских стран причерноморских и поволжских степей. В благодарность за бескорыстное снабжение русской армии в Крымскую кампанию милостью государя были соединены в одну обе фамилии основателей рода «Фальц» и «Фейн». А двойная фамилия в те времена, как известно, была возможна только для представителей дворянских семей.

Когда вспоминаю встречи соотечественников в Берне, непременно приходит в голову чугунная ограда посольства России с позолоченными пиками – угадайте, кто позолотил?! Барон считал, что только золото достойно и комильфо, ведь тогда и представительство его государства выглядит не хуже соседских посольских резиденций. Со временем его принадлежность к России становилась все более бесспорной: его нельзя было поймать на слове замечаниями о том, что он вообще-то «неолихтенштейновец» или что его родовое поместье и заповедник «Аскания-Нова» находятся теперь на территории другой страны: «Я родился в Российской империи, мы не знали вражды русских с украинцами. Это было одно государство. Я в страшном сне такого представить не мог бы».

Еще одной королевой вечеров в российском посольстве в Берне тогда была Мария Котенева, супруга временного поверенного в делах России в Швейцарии и княжестве Лихтенштейн. Она представляла барона новым гостям с присущим ей юмором приблизительно так: «Это легендарный человек, замечательный меценат, поставивший на свои средства памятник Суворову на перевале Сен-Готард в Швейцарии, открывший многие музеи, связанные с нашей историей! Это рыцарь Янтарной комнаты, который одним из последних еще живущих на земле собственными глазами видел ее в Царском Селе; он близко дружил с писателем Юлианом Семеновым, возвращал многие культурные ценности, в том числе бесчисленные картины русских художников и архивы обратно в Россию, а дальше… нужен еще час, чтобы рассказать о нем по достоинству!»

За словами Марии Котеневой таилась масса увлекательнейшей информации. Например, всем известна история Янтарной «каморы», похищенной во время Великой Отечественной войны из Екатерининского дворца в Царском Селе (город Пушкин). Комната считалась жемчужиной российских императоров, в 1717 году ее подарил Петру Первому прусский король Фридрих-Вильгельм, а позднее существенно дополнил великий Растрелли.

Несмотря на то, что Янтарная комната представляла собой колоссальную историческую ценность, по необъяснимым причинам в 1941 году ее не вывезли вместе с другими музейными объектами в Екатеринбург, а законсервировали на месте – «в виду хрупкости». Тем более удивительно, что Янтарная комната была всего за два дня демонтирована оккупационными немецкими войсками и сразу же отправлена в Кенигсберг. Непосредственные свидетели и люди, которые могли что-нибудь знать о пропавшем восьмом чуде света, неожиданно погибали при таинственных обстоятельствах.

В таком детективном свете появилась группа энтузиастов, которые посвятили поискам годы жизни и огромные личные средства. В этот клуб входили, наряду с бароном, такие титаны детективного жанра, как Юлиан Семенов и Жорж Сименон, тема обсуждалась с Марком Шагалом.

“В 1980 году, БЛАГОДАРЯ его ЛИЧНЫМ СВЯЗЯМ МЕЖДУНАРОДНЫЙ ОЛИМПИЙСКИЙ оргкомитет проголосовал за Москву, а не ЛОС-АНДЖЕЛЕС.”

Несмотря на все усилия, комната так и не была найдена, следы обрывались. Армия рыцарей-искателей Янтарной комнаты неоднократно говорила о проклятии, которое нависало над теми, кто что-то знал по роду своей деятельности о ее перемещении. Тщетно было всяческое усилие, и барон наконец заставил себя убедить, что она стала жертвой пожара. Но по его глазам было заметно, что он не до конца верит в эту версию. Когда он был приглашен на открытие новой Янтарной комнаты в 2003 году, то фактически стал главным гостем. Личная дружба с Черномырдиным помогла ему решить ряд вопросов, связанных с реставрацией комнаты.

Это было в его стиле! В том же стиле он решил вопрос и с проведением Олимпиады в Москве в далеком 1980 году: благодаря его личным связям в Олимпийском комитете Лихтенштейна, Международный олимпийский оргкомитет проголосовал за Москву, а не Лос-Анджелес, и острый политический вопрос был решен.

Помнит ли кто-нибудь американский бойкот на «наших» летних играх в Москве? Знают ли об этом? Думаю, что многие слова благодарности не были произнесены в адрес человека, благодаря которому олимпийский мишка вообще смог взлететь под убаюкивающее пение Льва Лещенко. Тогда же решился вопрос с первым посещением самим бароном «его России» – по приглашению министра спорта СССР Сергея Павлова счастливый Эдуард Александрович впервые посетил СССР. Рассказывая об этом, он молодел – невозможно передать словами, что для него означало пусть и не официальное, а просто туристическое приглашение на, казалось бы, навсегда утраченную родину, откуда его семья уехала в 1918 году. Как красиво он умел действовать, руководствуясь своим принципом: «Родине нужно отдавать, от нее нельзя требовать».

А вот еще одно чудо – по инициативе Юлиана Семенова барон, не откладывая, вылетел в Рим и лично обратился к сыну Шаляпина, Федору Федоровичу, предложив вернуть прах его великого отца на Родину. Шаляпин очень хорошо знал семью барона и его мать, которая была дочерью генерал-лейтенанта Епанчина – последнего директора Его Величества Пажеского корпуса (ныне всем известного как Суворовское училище). Такому человеку, как Эдуард Александрович, невозможно было отказать! Это решало все. Он помог уладить формальности. Договор был подписан, прах перенесен и захоронен на Новодевичьем кладбище. Вот только главного виновника торжества, барона, на это историческое событие пригласить забыли… Это было тяжелым потрясением и сильным разочарованием, когда на следующий день после 29 октября 1984 года барон случайно прочитал во французской газете где-то на пляже в Ницце о переносе праха Шаляпина из Франции в Россию. Не раз потом Эдуард Александрович говаривал: «Я в сердце русский, но все же по крови немец и люблю порядок, умею поблагодарить за доброе дело. А вот русские этого часто, очень часто не умеют. В этом я полностью немец». Все в его жизни было подчинено строгим внутренним правилам, строилось с оглядкой на великолепное воспитание и базировалось на глубокой порядочности.

После безвременной смерти отца, не выдержавшего горя эмиграции и потери состояния, мальчика воспитывал дед со стороны матери, генерал от инфантерии Николай Алексеевич Епанчин. Во многом благодаря деду Эдуард с детства вел активный образ жизни и занимался спортом, который стал его жизненным эликсиром.

В 20 лет Эдуард выиграл велогонку среди студентов и стал чемпионом Парижа. На него обратили внимание и пригласили на работу специальным корреспондентом по Германии. Это было предложение Жака Боде, главного редактора крупной французской спортивной газеты L’Auto, предшественницы L’Equipe.

«Как интересно сложилась моя судьба: я выучился на агронома, а стал спортсменом, журналистом и бизнесменом. И всем тем, чем я еще стал!» – с улыбкой говорил барон. Да, в его жизни было огромное количество самых невероятных встреч.

Так, Эдуард Фальц-Фейн, специальный корреспондент и «золотое перо» L’Auto, увидел в Берлине на Олимпиаде 1936 года Гитлера с расстояния вытянутой руки. Кстати, сам Эдуард называл его фонетически правильнее – «Хитлер» – и всегда возмущался странной для его понимания транслитерацией многих иностранных имен и фамилий в русском языке.

В то время Гитлер пользовался огромной популярностью. «Очень многие люди в Германии не видели в нем тирана и деспота. Ведь «Хитлер» построил прекрасные автомобильные дороги, у людей были хорошие оклады, появилось ощущение стабильности», – признавал барон. Журналисты, аккредитованные на Олимпиаду, были размещены прямо за спиной фюрера, образовав тем самым живой заслон от возможной диверсии.

Покидая трибуну, Гитлер обошел журналистов, приветствовал, а некоторым задавал короткие вопросы. Барон фон Фальц-Фейн тоже заинтересовал его. «Лихтенштейн? Армии нет», – и Гитлер двинулся дальше, не дав ответить на полувопрос-полуиздевку. «То ли хотел удостовериться, то ли иронизировал», – решил барон. «Я тогда объездил всю страну, но не заметил, что она готовится к войне, – удивлялся Эдуард Александрович, словно сетовал на свою недальнозоркость. – Хотя в этом человеке было что-то не от мира сего, что-то во взгляде…» А во время войны стали говорить о коварном высказывании Гитлера по поводу Швейцарии, которая, кстати, предоставила маленькому соседу Лихтенштейну право пользоваться своей национальной валютой, швейцарским франком: «Швейцарию мы слопаем на завтрак!»

Интересно, как Фальц-Фейн вообще получил гражданство Лихтенштейна. Князь Лихтенштейна Франц I поступил на военную и дипломатическую службу при дворе австрийского императора Франца-Иосифа еще в молодости, а вскоре стал послом Австро-Венгрии в России (Лихтенштейн входил в Австро-Венгерскую империю до 1920 года). Именно тогда и началась их дружба с генералом Николаем Алексеевичем Епанчиным, дедом барона. Генерал Епанчин бывал на приемах Франца I, часто с ним встречался. Эта дружба помогла семье барона в эмиграции стать гражданами Лихтенштейна. «Когда я впервые приехал в Лихтенштейн, у меня была моя LEICA и велосипед!» Кстати, позднее князь Лихтенштейна Алоиз дал Эдуарду Александровичу в долг 50 тысяч долларов, по тем временам – огромные деньги. «Но я работал день и ночь, сумел выплатить ему эту сумму уже ровно через год», – с гордостью рассказывал барон.

“В 20 лет Эдуард ВЫИГРАЛ ВЕЛОГОНКУ среди СТУДЕНТОВ и СТАЛ чемпионом.”

Его деловая хватка вызывает восхищение. Он начал с маленького магазина сувениров в Лихтенштейне в послевоенном 1945 году. Сам делал фотографии и распечатывал их как сувенирные открытки. Сотрудники магазина говорили на нескольких языках, здесь можно было расплачиваться в национальной валюте туристов – лирах, франках, долларах или фунтах. Это сразу сделало магазин невероятно популярным, а его название QUICK вскоре перешло в качестве псевдонима и на самого владельца – мистер Квик! «Выгодно всем: можно быстро купить складные ножи и сделать гравюру с именем владельца, часы, ручки, сувенир, шоколад, сигареты, напитки, марки со спецгашением, написать и отправить открытку с видом!» Спустя некоторое время открылся второй магазин барона в Вадуце.

А сам барон стал «королем сувениров», легендой, которую знал каждый житель: именно благодаря ему в Лихтенштейне был создан Олимпийский комитет. Он долгое время возглавлял Ассоциацию велосипедного спорта в стране, был знаменосцем сборной Лихтенштейна на зимних Олимпийских играх 1956 года в Кортина-д’Ампеццо и на летних играх 1972-го в Мюнхене. Барон принял непосредственное участие в создании нового государственного флага Лихтенштейна. Удивительно, но именно он обратил внимание на то, что государственный флаг Лихтенштейна был практически идентичен флагу Гаити! Тогда на флаг срочно внесли важное дополнение – корону князя Лихтенштейна.

И, конечно же, успех притягивал к нему огромное количество девушек. Он не делал из этого секрета, называть его Казановой или Дон Жуаном не возбранялось.

Был влюбчив, любил, теряя голову, и был любим. В его окружении бывали такие звездные женщины, как экс-супруга иранского шаха, немка по матери, родившейся в Москве, Сорайя Исфандияри-Бахтиари или Джоан Кроуфорд, актриса и член совета директоров PepsiCo. Послужной список барона был бесконечен, но женат он был дважды. Первую жену он повстречал на балу князя Оболенского в Нью-Йорке. Безумно влюбился, но по этикету не имел толком возможности с ней общаться или танцевать, так как сидел за другим столом.

Только на другой день был представлен ей кузеном барона Владимиром Набоковым (с которым они часто вместе собирали бабочек, гуляли и были любителями природы. – Прим. автора) в «Вальдорф-Астории» в Нью-Йорке. Красавица Вирджиния оказалась дочерью сэра Ноэля Кертисс-Беннета, секретаря короля Георга VI. Их первое свидание было омрачено смертью отца Вирджинии. Не раздумывая, Эдуард сделал предложение, и молодые поженились. Казалось бы, счастливый конец! Но вопреки тому, что девушка была волшебной красоты, изумительно умна, блестяще воспитана (все, о чем только могла мечтать мать Эдуарда!) и жених был «хоть куда», их совместная жизнь не сложилась. В Лихтенштейне Вирджиния оказалась в изоляции и затосковала, не смогла почувствовать себя счастливой, несмотря даже на рождение дочери Людмилы.

Барон пересказывал эту часть своей биографии сухо и с грустью: в их уютный райский уголок в Альпах заехал американский писатель Пол Гэллико, о котором сейчас мало кто помнит, но в те времена он был прославленным новеллистом. «Гэллико создал опус о корове, о лихтенштейнской корове, а я, дурак, еще и взялся снимать фильм об этой корове: финансировал, стал продюсером и режиссером. Но оказался с рогами: как-то раз, когда съемки были уже закончены, они пришли ко мне и признались, что не могут жить друг без друга». Не вели казнить… «И Пол Гэллико увез моих Вирджинию и Людмилу жить в Монако. Навсегда». Вот так просто, без злобы и обиды принимал барон фиаско семейной жизни полностью на свой счет: «Я много работал, не уделял ей достаточно внимания, и Вирджиния сделала выбор. Наверное, с ним она была счастливее. Ее жизнь сложилась очень удачно: она стала придворной дамой Грейс Келли, затем и принцессы Каролин, которая предложила ей стать крестной ее дочери Александры Ганноверской. Жаль, что Людмила так и не выучила русский: мать говорила с ней по-английски, а я – по-немецки, думая, что русский она еще успеет выучить…»

“В его ОКРУЖЕНИИ БЫВАЛИ ТАКИЕ ЗВЕЗДНЫЕ женщины, КАК ИРАНСКАЯ принцесса СОРАЙЯ или ДЖОАН КРОУФОРД, актриса и ЧЛЕН СОВЕТА директоров PepsiCo.“

В 2013 году я спросила, известны ли ему последние новости о Вирджинии. Он сразу же сказал: «Я знаю все, иначе хорош из меня журналист!? После 2011 года Вирджиния стала советницей княгини Шарлен. Да, она сделала замечательную карьеру при дворе в Монако. Можно ли представить себе более идеальную придворную даму?»

У меня же сложилось впечатление, что барону никогда не удалось забыть о ней, несмотря на то, что он нашел себе и вторую жену. Впрочем, и у этой истории было трагическое продолжение: «После этого я решил построить себе не просто дом, а настоящий маленький замок с садом.

Пригласил архитектора и долго спорил с ним, какой должна стать моя лихтенштейнская «Аскания – Нова» (названная так в честь оставленного семейного имения в Таврии. – Прим. автора). А как же ты думаешь, я еще мог назвать мой дом?!» Оказалось, что амбиции у архитектора были поистине великими: смешались его профессиональный энтузиазм – построить исключительный дом для барона, и цель – познакомить его со своей племянницей! Сказано – сделано: когда дом был построен, барону представили девушку редкой красоты, австрийскую модель Кристину Шварц. Сердце его было покорено, и в 1964 году Эдуард Александрович женился. Это была необыкновенно красивая и яркая пара, их жизнь казалась безоблачной: веселая кутерьма светской жизни, модельная карьера Кристины, официальные поездки барона на Олимпиады, его успех в предпринимательской деятельности, частые путешествия, друзья, планы. Кристина была талантливым модельером-самоучкой, умела сшить гардероб невероятной красоты, была самой элегантной женщиной Лихтенштейна. Как же просто и гениально утверждал Толстой в своей аксиоме: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему». Неожиданно Кристина отказалась от предложения супруга создать свое ателье моды, а занятость барона сделала ее скучающей, апатичной и одинокой. Казалось, что она не могла представить себе рутину жизни вне света рампы, без постоянного внимания окружающих и не в состоянии оставаться одна, без Эдуарда Александровича, ни на секунду.

На самом же деле к ней вернулась ее забытая, давняя, тайная и страшная привязанность к наркотикам, с которой она не могла совладать. Барон не сразу заметил, но потом поймал с поличным: она лежала в мехах и бриллиантах на диване и бредила, а на полу лежал использованный шприц. Лечение не помогло, она сумела убежать из наркологической клиники и оказалась в кругу наркоманов, которые достали ей смертельную дозу. Так «закончился бал», как говорил барон. Барон больше не предпринимал попыток устроить свою жизнь в матримониальном отношении. При этом он не предавался самобичеванию, жизненные потрясения только закаляли его: «Я остался вдовцом, но вовсе не унывал». И вот уже глаза засияли, ведь он всегда славился своими романами с красотками. Критерии для номинации «в подружки» были очень просты: возраст 25–40, семейное положение – не замужем. У барона было табу – он никогда не позволял себе разрушать семью.

В конце 1990-х и в 2000-х, когда я особенно часто видела Эдуарда Александровича на посольских вечерах в Берне, он всегда производил сильное впечатление, появляясь в своем бордовом кабриолете «Мерседес», непременно с дамой. Как-то, уезжая, он сел за руль и весело сказал: «Какой же русский не любит быстрой езды – в немецкой машине!»

При этом у него не было врагов, хотя он мог хлестко пройтись острым языком. Мне понравилось, как однажды он ответил кому-то: «Мне некогда враждовать, у меня слишком много дел!» И привел в пример книги Гэллико, похитившего его любимую супругу, которые он продавал в своих сувенирных магазинах: «Да, он тоже стал частью моей истории».

Я очень обрадовалась его появлению в Москве, как раз по случаю моего венчания в 2000 году. Несмотря на колоссальную занятость и популярность (его разрывали на части из-за накануне вышедшей надиктованной им книги воспоминаний «Жизнь русского аристократа», записанной Надеждой Данилевич), он нашел время для встречи, вручил мне подарок и эту самую книгу с дарственной надписью.

“ОДНОЙ ИЗ САМЫХ ПОЧЕТНЫХ БЫЛА для НЕГО МЕДАЛЬ ИСТИННОГО духа СПОРТА имени ПЬЕРА Кубертена.“

В Москве он себя чувствовал дома, как рыба в воде: шутил, смеялся, рассказывал новости. «Знаешь, я наконец выяснил, почему у меня такая хорошая память и я долго живу! Я об этом обязательно должен рассказать! Надо рано ложиться (лучше не позднее девяти часов вечера) и долго спать, 12-14 часов, всегда открывать на ночь окно, много двигаться, никогда не пить водки, не увлекаться вином, быть скромным в еде, всегда чувствовать себя влюбленным и нужным. И во всем знать меру».

Секреты питания барона были очень просты, но эффективны. Он каждый день пил молоко с любимым швейцарским экстрактом ячменного солода и без сахара «Ovomaltine», съедал обязательную ложечку меда, никогда не переедал, предпочитал готовить дома сам. Готовил себе суп или борщ, а по особым случаям – пожарские котлеты, рецепт которых записал для меня: действительно, дивно хороши! У меня они теперь называются фальцфейновскими. «Ем, как птичка, и мне наплевать на вкусную еду!» – такой у него был девиз.

В добром здравии я его видела до 100-летия: тогда в Москве Владимир Путин лично вручил ему Орден почета. Эдуард Александрович показывал мне и другие бесчисленные ордена и медали, кавалером которых он был. Одной из самых почетных была для него медаль истинного духа спорта имени Пьера Кубертена, высшая олимпийская награда, которой может удостоиться только участник Олимпийских игр. Барон получил ее за многолетнюю службу на благо Олимпийского движения.

Было невозможно представить, что Эдуард Александрович когда-нибудь начнет хворать, не сможет обходиться без помощи сиделки и будет прикован к постели. Именно в таком состоянии я застала его спустя несколько лет. А в последний раз, когда я посетила его в Вадуце, внешне он почти неузнаваемо изменился. Его глаза были грустными, посетителей все меньше: «Никто почти не приходит, наверное, думают, что я уже все рассказал. Ты знаешь, что это не так…» С раздраженным видом мимо прошуршала его неулыбчивая и явно презирающая стариков сиделка, а барон, заметив ее, лишь сказал: «Пришла моя cafe au lait». Вскоре она принесла какую-то странную пищу с непонятным запахом, до которой он едва дотронулся.

«Помнишь, я рассказывал о Николае II, который навестил нас в «Аскании-Нова» проездом из Ливадии, остался у нас в доме на два дня, нарушил существовавший протокол, из-за чего даже разгорелся скандал в Думе? – начал барон. – Мне было два года, я ничего, конечно, не помню, но очень ярко могу представить. Говорят, на мне было платье, как на девочке, что тогда было положено для всех маленьких. Я очень ясно вижу себя, маленького Эди, в этом платье теперь».
Он ждал гостей, которые все реже появлялись на пороге его дома. В день нашей последней встречи, когда я прилетела в Вадуц из Гонконга, он много расспрашивал о моей жизни между континентами, каким стал этот уникальный город с его пока столь неопределенным статусом. Его интересовала каждая мелочь, он с трудом говорил, но мыслил ясно и сетовал на неожиданно наступившее одиночество. Его родители, которые славились гостеприимством, если их какое-то время никто не навещал, иногда говорили: «Наверное, нас никто не любит?» Полушутя-полусерьезно барон обронил: «Наверное, меня никто не любит?» Как горько было услышать это из его уст!

И вдруг он заговорил о родителях, о бабушке, Софье Богдановне Фальц-Фейн (урожденной Кнауф), о которой гремела слава как о замечательной и рачительной хозяйке «Херсонских степей», королеве «Аскании-Новы». Она не могла поверить, что ее могут обидеть и осталась после 1917 года в России, отказавшись от эмиграции. Как жестоко расправились с ней пришедшие к власти в Малороссии новые хозяева, в упор расстреляв ее, невзирая на возраст и все благие дела… Вспомнили мы и о позорной книге лауреата ленинской премии (простите за строчную букву, рука не поднимается написать с прописной) Олеся Гончара, оболгавшего всю семью Фальц-Фейнов. Да, пусть воздастся каждому по делам его… Как радостно рассказывал Эдуард Александрович о самом светлом детском воспоминании – как он катался на оленях. Олени, совсем ручные, в «Аскании-Нова» не чурались людей… Счастливое детство той, навсегда потерянной эпохи.

Artwork: https://www.mashatrotzky.com