Денис Мацуев: жизнь на бис

Хотите знать, что я чувствую, слушайте мою музыку!

С.В. Рахманинов

Денис — радостный человек, разговаривать с ним огромное удовольствие. Чувствуется совпадение сценического образа с живым, настоящим: он весел, энергичен, легко рассказывает, часто шутит и смеется. В преддверии джазового концерта известного пианиста в Salle GARNIER в Монако мы встретились в Гонконге, чтобы пофилософствовать о музыке и обо всем остальном.

В детстве вы играли в футбол и даже преуспели, став страстным болельщиком и послом Чемпионата мира по футболу FIFA 2018 в России. Вы бы могли стать футболистом: знаете, как достигать успеха, и умеете оценивать противника. Кто для вас «ключевой» человек, повлиявший на профессиональный выбор и определивший ход жизни?
Очень люблю футбол и теннис, но, как видите, не стал профессиональным спортсменом. Почему? Я вырос в затягивающем и чарующем флере театрального закулисья, где каждую секунду звучала музыка. Театр в нашей жизни никого не оставлял равнодушным. Отец преподавал множество предметов в драмтеатре и театральном училище. Я буквально вырос за кулисами! Если бы я не стал ни пианистом, ни футболистом, моя жизнь могла бы быть связана с театром.
Магия театра и запах кулис притягивали. Мне вполне подошли бы профессии звукорежиссера, режиссера или художника-осветителя. Я мог бы служить в театре кем угодно: бывал на ночных репетициях, на записях постановок, знал актеров всех спектаклей, в том числе выдающихся вампиловских пьес. Заучивал пьесы наизусть на одном дыхании. «Знаменитых людей» знал наизусть до фразы, знал весь репертуар театра: «Старшего сына», «Утиную охоту», «Прошлым летом в Чулимске», «Провинциальные анекдоты». Конечно, водил дружбу с актёрами, поэтому атмосфера театра, сцены, актерской среды неминуемо повлияла на мою жизнь.
(Я решаю включить второе записывающее устройство, просто из предосторожности. Денис подбадривает: «Правильно… Бывало, что техника ломалась». Я успокаиваю: «Для нашей встречи включен еще и третий диктофон — в моей голове!»)

Ваши родители встретились с феноменом вундеркинда в семье. А ведь многие, сталкиваясь с выраженным талантом ребенка, не понимают, как развивать этот дар. Чему можно научить вундеркинда? И можно ли его учить?
Позвольте процитировать любимую фразу отца. Людовик XIV Богоданный, «король-солнце», как-то сказал: «Я для искусства сделал всё, что мог — я ему не мешал»… Мой папа считал, что главное с талантливым ребенком — не навредить, что педагогическое искусство заключается в том, чтобы не внушить ему самого себя и свои способности, а развивать, не мешая таланту. Это отдельное искусство, которым обладает мой отец: он точно знает, сколько заниматься и что делать. Важно расширять кругозор и мировоззрение, а этим искусством мои родители владеют идеально. Я по сей день прислушиваюсь к их советам. Мне очень повезло!

Вам повезло и с учителями: вы работали с выдающимися пианистами и профессорами Московской консерватории — Сергеем Леонидовичем Доренским, народным артистом РСФСР Алексеем Аркадьевичем Наседкиным, который в свою очередь был учеником великого Генриха Нейгауза.
Это трудно назвать работой! Профессор Наседкин — гуру и патриарх фортепианного искусства. Он стал мне очень близок и его «не навреди» отзывается во мне эхом. Таким он был со всеми учениками, вкладывал душу в каждого, общался, как родной.
А профессора Доренского я считаю своим настоящим наставником, он был мне вторым отцом, членом семьи. Я пришел к нему в достаточно зрелом возрасте, на третьем курсе консерватории после нескольких лет учебы у профессора Наседкина, уехавшего на преподавательскую деятельность в Японию. Именно Доренский, перед тем как направить пианиста в «одиночное плавание», сумел передать бесценный запас навыков и базу, умело лавируя между тем, где нужно помочь, а где промолчать. Это и есть его преподавательский модуль. Имея таких наставников и учителей, смело могу себя назвать счастливым человеком.

Профессор Доренский был, безусловно, не первым человеком, который направил вас в джаз. Как изысканно звучат для неискушенной публики ваши джазовые интерпретации на бис! Обычно после того как вы в присущем вам стиле срываете руки с клавиш (не могу не вспомнить Осипа Мандельштама, когда мы говорим о руках пианиста-виртуоза: «…десять пальцев — мой табунок!»), только тогда люди приходят в себя и бурно аплодируют. Но эта секунда шока всегда есть. (Денис смеется.) Фактически, вы отправляетесь со всем залом, полностью настроенным на классическую музыку, в джазовое путешествие — с Мацуевым.
Это предвосхищение моего следующего турне: если 2018 год был ознаменован выступлениями с полной серией концертов Сергея Рахманинова, то в следующем году я буду выступать с сугубо джазовой программой и собственной джаз-группой.

Вот это сюрприз!
Сергей Леонидович Доренский всегда с огромным вниманием и нескрываемой радостью слушал, как я играл джазовые импровизации. Это и понятно: в те времена не было принято, чтобы классические музыканты импровизировали. Поэтому в конце урока он задавал тему, а я мгновенно начинал импровизацию, приблизительно на час. Так мы и кайфовали с ним…

Счастливые часов не наблюдают… Когда мы услышим запись ваших джазовых выступлений на бис?
Недавно вышел диск «Encores» с моими интерпретациями различных классических произведений. А джазовые фантазии еще предстоит выпустить, я этот план давно вынашиваю. Но надо понимать, что своими «классическими» руками я играю скорее не джаз, а совершенно свое, вылившееся из моей души, несколько необычное для многих…

Кто из джазовых композиторов оказал на вас особое влияние?
Икона джаза, канадский пианист и виртуоз Оскар Питерсон. Его дебют в Нью-Йорке описывали как ошеломляющий. Сначала его молниеносная правая рука рассыпала горсти «боповых пассажей», а потом он стал легко выписывать «боповые фигуры» одним пальцем левой руки, чего до него никто не делал. Даже самые придирчивые критики аплодировали стоя… Живо могу представить! Я успел познакомиться с ним в Монреале. Он перевернул мое представление о джазе. Это как Рахманинов в классической музыке. Конечно, я знал наизусть каждую ноту его импровизаций и копировал все его записи, ведь тогда еще многое не было записано.

Когда джаз вас захватил?
В раннем детстве. Мой отец, сам пианист, классический и джазовый композитор, прекрасно импровизирует. Дедушка был барабанщиком, перкуссионистом, так что трепетное отношение к джазу у нас потомственное. Я волей-неволей «ловил на ухо» постоянно звучавшие в доме джазовые мелодии, очень рано осознав, что это абсолютно мое. Бесконечно подбирал мелодии на слух. Бабушки не были профессиональными музыкантами, но играли на разных инструментах, пели, у них были бесконечные посиделки и встречи с друзьями, в доме непрерывно играла музыка, причем совершенно разная — и советская эстрадная, и киномузыка, и оперетта. Я все проигрывал на свой лад. Мне казалось, что нет ничего проще, чем услышав мелодию, мгновенно перенести ее на фортепиано. Более того, я даже не сомневался, что это могут абсолютно все!

С кем из известных людей вам посчастливилось общаться?
с гениальным скрипачом Виктором Третьяковым, феноменальным виолончелистом Валентином Берлинским, дирижером Владимиром Понькиным. Стоит упомянуть и нашего сибирского писателя Валентина Григорьевича Распутина.

“ПЕДАГОГИЧЕСКОЕ ИСКУССТВО ЗАКЛЮЧАЕТСЯ В ТОМ, чтобы не внушать ребенку САМОГО СЕБЯ И СВОИ СПОСОБНОСТИ, а развивать, НЕ МЕШАЯ ТАЛАНТУ.”

Вернемся из джаза в классику. В 1998 году вы победили на XI Международном конкурсе имени Чайковского. Лауреатами предыдущих конкурсов были Ашкенази, Крайнев, Плетнев… Это один из самых престижных конкурсов академических музыкантов, проводимый с 1958-го каждые четыре года. Как вы выбирали произведения для верной победы в этом конкурсе, который вознес вас на пьедестал фортепианного искусства в 23 года?
Это было стратегическое решение Доренского, который меня перенаправил за два месяца до конкурса. Я, подобно подавляющему большинству, если не всем пианистам, выступавшим на конкурсе, поначалу готовил третий концерт Рахманинова. Так уж было заведено с выступления Ван Клиберна 1958 года с его победным «набором», включавшим в себя именно Рахманинова и первый концерт Чайковского в финале. (Задумывается.)

Невозможно поверить, что это было 20 лет назад… Да, именно Доренский предрек, что этот концерт для фортепиано с оркестром № 1 Ференца Листа (в тональности ми-бемоль мажор) будет идеальным решением. Я поехал в Иркутск, чтобы выучить его с Любовью Николаевной Семенцовой, с которой занимался в музыкальной школе. К сожалению, она умерла за неделю до конкурса и не услышала аплодисментов общей победы. Бурлящий и кипящий концерт Листа попал в точку моего тогдашнего темперамента и зеркально отразил нерв ритма жизни того времени, настроения и энергетики. Что тут скажешь? Выбрать правильную программу на таком конкурсе — огромное искусство. Хотя, конечно, само слово «конкурс» с натяжкой применимо к музыке: ведь здесь нет ни решающих секунд, ни рекордов, всё воспринимается субъективно, у каждого члена жюри свое мнение…

Двадцать лет жизни на сцене. Итак, в абсолютной тишине зала только вы и музыка. И пара покашливающих слушателей… Как вы к ним относитесь?
Когда на концерте кашляют, я беру вину за это на себя. (Смеется.) Если всё идет так, как надо, возникает абсолютная тишина. Этого я и стараюсь добиваться: мертвой паузы. Ее я жду и понимаю, что если она наступает, то я сумел завладеть многотысячной аудиторией. В таком счастливом случае, даже если люди захотят покашлять, у них это просто не получится! Не выдавить им кашля и не уронить программку с громким, откровенным шумом.

“МУЗЫКА — МЕДИТАТИВНЫЙ, ГИПНОТИЧЕСКИЙ ПРОЦЕСС, при котором мало что ЗАВИСИТ ОТ МУЗЫКАНТА. ЭТО ПРОИСХОДИТ НА БОЖЕСТВЕННОМ УРОВНЕ.”

Но и со слушателями тоже что-то происходит, они меняются даже внешне. Появляется парящее над залом чувство присутствия чего-то необъяснимого…
Музыка — медитативный, гипнотический процесс, при котором мало что зависит от музыканта. Это происходит на божественном уровне: сколько бы раз я ни играл третий концерт Рахманинова, это чувство сравнимо с выходом на эшафот, восхождением на вершину Эвереста. Все эти 55 тысяч нот (есть же не ленивые люди — посчитали ноты!), каждая из которых гениальна, передаются всякий раз заново, с чистого листа. Играя этот концерт, я не принадлежу себе.

Когда звезды на небе сходятся и есть сопереживающий оркестр, когда есть дирижер, который, как принято говорить, пианиста «обслуживает», речь заходит не об ансамбле с оркестром… Это мистические моменты, когда можно сказать о единомыслии.

Это и есть то самое гениальное ощущение совпадения?
Абсолютно! Некая контактность на уровне музыкантов, и главное — с первой минуты понимаешь, есть ли контакт с публикой, доходит ли до нее твоя музыка. Чих и кашель свидетельствует о том, что публика расслабленная, не находится в процессе и не подключена, не настроена на волну.

У вас спортивно-критическое отношение к собственному титаническому труду!
Я бы не назвал это трудом…
(В качестве немого возражения прошу Дениса показать пальцы. Он и сам с интересом смотрит на них, улыбается.)
Абсолютно нормальные руки, стандартные пальцы. Но соглашусь в одном: то, что я делаю, играя все концерты Рахманинова сразу,
не делает никто. С одной стороны — это сложно физически, с другой — это огромное счастье для музыканта, проживающего за это короткое время жизнь великого Рахманинова, начиная со студенческого концерта, записанного еще в консерватории, и заканчивая Пятым концертом — Рапсодией на тему Паганини, которую он написал в 1934 году в эмиграции в Америке. Поверьте, от одного концерта и сразу от целого блока возникают абсолютно разные впечатления.

В рамках полного рахманиновского цикла вы играете знаменитый фортепианный Концерт № 4 (соль-минор). Говоря о субъективности, вспоминаю, как холодно поначалу было воспринято это одно из самых актуальных для ХХ века произведение…
Я выучил его полгода назад и уже успел сыграть тридцать раз. Это потусторонний и таинственный мир. Он не так на слуху, как второй и третий концерты, и был написан после долгой творческой паузы в сложной жизненной ситуации. Но это произведение, пронизанное чувством трагического мироощущения, незатянувшейся раны от тоски по родине, поисками своего места в жизни…

“СОЮЗ или РАЗОБЩЕННОСТЬ СОЛИСТА И ДИРИЖЕРА МГНОВЕННО переносится НА СЦЕНУ.”

В одном из писем другу еще до эмиграции и скитаний по миру Рахманинов называл себя «странствующим музыкантом», словно предрекая фатальный трагизм своего будущего…
Именно! Так и четвертый концерт пронизан поисками своего места в постоянно меняющемся мире, чувством неутихающей боли и тоски по покинутой России, предощущением близящейся войны. После Третьего «эверестового» концерта Рахманинова, четвертый вызывает ощущения очень аристократичные. Это глубочайшее произведение, проникнутое исконной мудростью по гармонии, ритму, потусторонним, космическим состояниям. Благодаря пронзительным музыкальным фразам и порывистому бегу, слышна зловещая напряженность гармоний, в которые неизбежно окунаешься в партитуре концерта. Я осознанно шел к этому циклу. Рахманинов часто повторял, что в нем 85 процентов музыканта… «А на что приходятся остальные 15?» — спрашивали его. «Ну, видите ли, я еще немножко человек».

Русская музыка занимает в вашем классическом репертуаре важное место. Чем выделяется и выделяется ли музыка русского классического музыкального фонда на фоне всемирного?
Действительно, я выступаю с подавляющим количеством концертов из произведений Чайковского, Рахманинова, Шостаковича и Прокофьева. Львиная доля выпадает на музыку русских композиторов, но я уверен, что у таланта нет национальности! Для меня обращение к творчеству Рахманинова оказалось судьбоносным: я жил на вилле Рахманинова «Сенар» в Хертенштейне под Люцерном — он построил ее как копию покинутого в России дома в Ивановке, в Тамбовской области. Я спал на его кровати, играл на его рояле. Мне очень повезло, что внук Рахманинова подарил мне неизвестные до того момента партитуры деда.

Как на вас отражается аудитория? Вспоминаю ваше очень камерное выступление в зале Bridgewater House в Лондоне. Было впечатление вашего воцарения, воспарения в астральный мир… Люди были неподвижны и словно околдованы. А вы ли вообще играли для нас, присутствующих там?
Я никогда не отделяю публику от того процесса, который идет на сцене! Всё, что я делаю, совершается для тех, кто пришел в этот конкретный зал, будь то многотысячная аудитория, пятьсот или пятьдесят человек… Никогда не задумываюсь о социальном статусе слушателей и их количестве. Раз уж вы упомянули тот концерт, замечу, что он был мне очень дорог, поскольку его организовал фонд «Новые имена», основанный Иветтой Николаевной Вороновой. Она еще при жизни передала мне руководство фондом, и я стал его президентом, хотя не люблю упоминание титулов и перечисление своих регалий. Теперь это наша миссия — нам помогали, и мы помогаем.

Вы выступали с огромным числом известных, звездных дирижеров: Зубином Мета, Валерием Гергиевым, Юрием Темиркановым, Евгением Светлановым, младшим из плеяды Ярви — Кристьяном…
О да! Не могу не сказать о династии Ярви: старший брат Пааво — дирижер. Его отец Неэме Ярви — знаменитый дирижер советских времен, эстонец, принадлежит к ленинградской школе. О Кристьяне же нужно сказать, что он молодой и очень талантливый, у него своеобразная манера выступления. Кстати, так как у меня тоже есть эстонская кровь (мой прадед был эстонцем), у нас даже совпадают некоторые черты характера. Мне чрезвычайно импонирует его нестандартный подход к музыке! Он сопереживает, дышит рахманиновской музыкой. Полное взаимопонимание с оркестром.

Можно ли выделить какого-то дирижера, работу с которым стоило бы отметить особенно?
Ни в коем случае! Нельзя, невозможно выделить одного, потому что в любом случае я счастливый человек, так как мне повезло стать другом целой плеяды великих дирижеров. А что может быть прекраснее этого? К тому же нас связывает то, что мы не чувствуем возрастных границ, в музыке их попросту нет. Когда речь идет о работе с такими людьми, как Юрий Темирканов, Лорин Маазель или Зубин Мета, мы испытываем чувство, обычно связывающее родных! Валерий Гергиев мне близок по темпоритму, страсти и неуемности, по исключительной необъятности. У меня под стать ему в душе все бурлит — мы оба бурлим! Любим играть много, бежим на сцену, нам некогда терять время… мы вместе отыграли и записали 35 совместных концертов и рахманиновский цикл, так что скоро выйдет наш совместный диск. Это я и называю счастливой совместной работой, когда остается чувство творческого единства. Бывало и так, что с великими дирижерами-могиканами чисто внешне было все в порядке, даже создавалась видимость контакта, но не его фактическое присутствие.

Союз или разобщенность солиста и дирижера мгновенно переносится на сцену. Бывает, что в характере музыканта есть некая стена, несмотря даже на формальный успех и прекрасные отзывы, которые можно предположить в этом случае. Эта стена может исчезнуть, и музыкант вдруг раскрывается со всей силой своей души! Также музыкант может не нравиться какой-то части аудитории. Есть поклонники одного или другого артиста, но у музыканта нет и не может быть такой задачи — нравиться всем! Есть много случаев, когда скептики, которые всегда помогают мне развиваться в профессиональном плане, поднимая мою планку, со временем меняют свои воззрения и даже становятся друзьями. Значит, мой труд не напрасен… Еще великий Шаляпин рассказывал, что однажды его сильно раскритиковали, заявив, что он не был в ударе. Он же страшно удивился, считая, что как раз тогда его выступление было безупречно…

А бывало и наоборот: он выбегал со сцены и метал громы и молнии, чуть не рвал волосы на голове: «Провал! Позор!», а выступление считали гениальным… Все субъективно. Для меня важно послевкусие после концерта на следующее утро. По нему я могу судить, насколько удачно прошло выступление. Не люблю говорить о своей игре сразу после концерта…

Не будет ли дерзостью поинтересоваться, кто ваш любимый композитор?
(Смеется.) А вот и не смутили меня, потому что у меня есть готовый ответ: любимый композитор тот, которого я иду играть сегодня вечером! Кстати, в этом году у меня 265 концертов… Так что считайте любимых композиторов!

А любимая книга — та, которую будете держать сегодня в руках?
Совершенно верно. Раньше в поездках у меня был талисман — томик рассказов Чехова: тонус и допинг одновременно! Перед взлетом в самолете шло невероятное количество звонков: суета, вопросы, проблемы, всё срочно и безотлагательно. Именно в такой напряженный момент необходимо успокаивающее и настраивающее на нужный лад чтение без суеты.

“ЕСТЬ поклонники ОДНОГО ИЛИ ДРУГОГО АРТИСТА, НО У МУЗЫКАНТА НЕТ и не может БЫТЬ ТАКОЙ ЗАДАЧИ — НРАВИТЬСЯ ВСЕМ!”

У вас масса интересов, увлечений, хобби, в том числе и забавных: в одном из телеинтервью вы показали мастер-класс по банному делу…
Мне близка импровизация! Люблю жизнь и открывать новые ее главы.

В одной из глав этой книги вы любите покричать в лесу! С дочкой?
Да! Но, к огромному сожалению, я свою Анну Денисовну вижу не очень часто. У нее мой темперамент, мощный, громкий и звонкий голос, она вся на позитиве. С ее появлением у нас началась совершенно новая жизнь, и останавливаться не хочется.

У вас есть советы для отцов, которые много работают? Формула семьи от Дениса Мацуева?
Боюсь, что разочарую, потому что нет идеальной формулы. Советов тоже не дам: все индивидуально. Мой график сравнится разве что с профессией летчика! Кстати, с летчиками я общаюсь много, их работа меня завораживает. У меня обостренное чувство взлета и посадки, подумываю об изучении пилотирования самолета, люблю риск и самолеты.

Азарт?
Азарт связан с творчеством. На спор с собой ставлю задачу: «Слабо выучить концерт Прокофьева за неделю?» А риск я испытываю каждый день — на сцене. Так что в жизни всегда есть место для риска и преодоления препятствий.

Ваша супруга — прима-балерина Большого театра Екатерина Шипулина. Каково жить вместе публичным людям, обласканным музами, Терпсихорой и Евтерпой, не размениваясь на мирскую суету?
Количеством встреч мы, как вы догадываетесь, не можем похвастаться, но компенсируем тем, как празднуем. Праздник, радость, смех, фейерверк! Перед глазами возникают примеры счастливого союза других творческих людей: Ростроповича и Вишневской, Щедрина и Плисецкой, Спивакова и Сати… Да мало ли таких примеров? Это химия! Бурление, сопереживание, абсолютное понимание того, что происходит за кулисами, постоянный поток эмоций, сумасшествие страстей, гастрольный круговорот — всё это заводит с невероятной силой и делает нас такими счастливыми. Я совершенно не могу себе представить, чтобы мы с супругой оказались на два месяца на острове и сидели, сложа руки…

Что важно для вас на острове, в уединенности робинзонады?
Рояль мне на острове, пожалуй, будет и не нужен. А вот Анну Денисовну возьму в компаньоны!

С такой верной Пятницей можно отправляться куда угодно?
Да, и в этом мое огромное счастье! А еще я хотел бы быть уверенным, что сразу после этого острова у меня будет концерт, и я снова смогу работать!

Денис, на орбите звездного человека, наверное, очень много друзей… не только тех, кто давно с вами, но новых, которые стали вам дороги?
Главное, что есть верные и проверенные, с которыми связывают долгие годы крепкой дружбы. Упомяните Дмитрия Ковалева и Евгения Евтюхова. Дружим с 1982 года: один работает в банке, другой — потрясающий фотохудожник. Кстати, он играет на фаготе и трубе. Когда мы собираемся на берегу Байкала во время фестиваля «Звезды Байкала», будьте уверены, что у нас будет вечер на троих. В такие вечера мы забываем, в какое время живем и кем стали. Отнюдь не значит, что у меня не появилось новых друзей после того, как я уехал в Москву. Но со временем я, этакий рубаха-парень, научился различать, кто друг, а кто знакомый. Учишься постепенно, и с уверенностью скажу, что друзей теперь могу сосчитать…

…по пальцам одной руки?
Все-таки по пальцам двух рук! С другой стороны, каждый день знакомишься с огромным количеством людей, встречаешься с поклонниками и ценителями, получаешь энергетический заряд. На гастролях по Японии хочу возобновить сессии автографов после концертов, потому что знаю, как многие ждут этих встреч. Хочу увидеть, кто именно приходит на мои концерты, ведь когда играю, не вижу глаз. Хочу заглянуть в глаза слушателей. Я люблю всех, кто приходит ко мне.

Вы играли не только с профессиональными музыкантами, но даже с королем — королем Таиланда Пхумипоном Адульядетой Раму IX, которого на родине почитали как талантливого саксофониста и композитора. На его музыку даже был поставлен спектакль на Бродвее.
Мое жизненное кредо — всё будет хорошо! С этими словами я отправился учиться в Москву из Иркутска. Абсолютно уверен, что доброта и улыбка победят любое зло, хамство, невоспитанность… Не побоюсь дать совет от Мацуева: почаще улыбайтесь, уступайте дорогу, позвольте себе пропустить спешащего и раздраженного. Всегда прошу водителя пропустить и пропускаю сам. Мы потеряем всего две секунды, конца света не наступит, но, может быть, в жизни раздраженного человека что-то изменится, и он в свою очередь уступит другому?

В жизни есть место добрым переменам?
Радостно видеть, что вместо ширпотреба под названием «культура», которым нас кормили на протяжении последних 20 лет, в воскресенье по центральному каналу в прайм-тайм снова показывают «Синюю птицу» или играют классику и джаз! И их смотрят десятки миллионов человек! Это опровержение того, что классическая музыка элитарна, что ее слушает только полтора процента. Не везде ситуация столь радужна и не везде хорошо живется, но факт есть факт: филармонии переполнены, билетов не купить, люди вне Москвы и Петербурга ждут концертов, половина зала — молодые! Новое поколение идет на концерты классической музыки, значит, есть результаты и моего труда.

Напоследок хочется пожелать вам исполнения вашего очень большого желания!
Да, у меня есть одно большое желание… Пусть это сумасшествие никогда не заканчивается!